Чай, собака, Пастернак. ЧАЙ (В Садах Лицея) / Стихи.ру

Кинорежиссер Юрий Мамин поделился с корреспондентом «Фонтанки» Алиной Циопой своими соображениями о том, почему ему сегодня не дают снимать кино, и о том, чем современная отечественная цензура хуже советской. «Мне не дадут снимать кино при нынешних кинематографических начальниках, поскольку я для них – персона нон грата, антипатриот, «пятая колонна» и прочие определения, которые непременно закончатся матерной лексикой», – написал на своей странице в Facebook режиссер Юрий Мамин. Таким образом он прокомментировал многочисленные вопросы о том, почему он не выпускает новых фильмов, а засел за автобиографию. «Фонтанка» выяснила у Мамина, кто виноват в том, что в России снимают так много плохого «патриотического» кино, и что с этим делать.

Юрий Мамин. Фото со страницы Юрия Мамина в фейсбуке

– Юрий Борисович, сейчас все чаще говорят о том, что в современной России кино снимают не о том, что актуально и важно для общества, а на старые героические сюжеты или на отвлеченные темы…

– Все исходит от политики. На моих глазах произошла реставрация идеологии в руководящих органах нашей власти. Взят курс на забвение такого важного события, как перестройка. Ее очерняют. Годы власти президента Ельцина во многом послужили реставрации чиновнических брежневских времен. Бывшие партийные боссы и комсомольцы получили возможность властвовать и разделять ресурсы страны. Они стали олигархами и капиталистами. Поэтому со временем изменилась идеология: было решено не раскачивать лодку и остановить все внутренние революционные преобразования в том смысле, в котором о них говорил Герцен. А он говорил о том, что сначала революция должна произойти в голове, нужно изменить сознание. Вот этой революции и не допускают чиновники. Потому что она для них опасна, она может помешать им сидеть спокойно на своих доходных местах. Таким образом, сначала в стране произошел поворот в сторону восхваления эпохи Брежнева – стабильной, спокойной и достаточной. А сейчас уже мы видим переход к времени Иосифа Виссарионовича Сталина. Его всячески превозносят, а вместе с ним и других тиранов, таких как Иван Грозный. Ставят им памятники…

Пересмотр прошлого для власти важен: настоящего ведь нет. Есть такое выражение: «У России великое прошлое. У нее прекрасное будущее. И так будет всегда». Людей начинают «кормить» благополучным прошлым, к которому якобы нужно вернуться. Потому что будущее ненадежно, темно. Сегодня вообще никто не знает – ни чиновники, ни журналисты, ни народ, – какое общество мы строим. Поэтому приходится цепляться за прошлое и под руководством Мединского и других идеологов составлять прекрасную лживую картину. Все идут в этом фарватере. А на самом деле – зарабатывают деньги. Ведь сейчас, заметьте, при всех санкциях и экономическом упадке чиновники себя ни в чем не ущемляют. Мало того, что они назначают себе большие зарплаты, так еще появилась тенденция сбора налогов частными лицами — такими, как Ротенберги. Вспомните систему введения оплаты «Платон», из-за которой дальнобойщики даже вынуждены были продавать свои машины. Падение экономики жуткое! При этом считается, что за счет поднятия идеологического духа, а также отсутствия правдивой информации можно поддерживать стабильность в обществе. Да, вероятно, какое-то время это действительно будет действовать. Что касается идеологии экранов — она такая же: усыпление народа.

– Когда я слышу, что у нас сейчас нет цензуры, считаю нужным возразить: цензуры у нас ничуть не меньше, а в каких-то отношениях даже гораздо больше, чем при советской власти. Тогда были чиновники, заинтересованные только в сохранении своего места — остальное для них было не принципиально. Режиссеры могли обратиться в какую-то высшую инстанцию, и, как вы знаете, иногда проходили и «полочные» фильмы, которые все-таки внутри страны не показывали, но посылали на зарубежные фестивали. Чиновники понимали, что они – временщики. Сегодня же правят интересы чистогана, стяжательства, представители властей просто по-наглому зарабатывают деньги и показывают народу то, чего сами не смотрят. Кино вообще по всему миру испытывает кризис из-за того, что техническая революция, связанная с появлением индивидуальных гаджетов, привела к вторичному одичанию общества. Общественная дикость характерна для некоторых исторических периодов — например, для периода прихода христианства, когда рушили античные библиотеки и памятники. А сейчас она, на удивление, наступила на фоне мощного технического прогресса. Все пользуются гаджетами и прочими техническими приспособлениями – пальцы бегают быстрее, чем работает голова, все повально безграмотны, никто не знает, как что устроено, люди не интересуются ничем. Самое главное – перестали читать, и от этого не развиваются «мускулы» воображения. Потому что кино и вообще экранные искусства не дают никакого простора для фантазии — там дается готовый материал.

– Это вы на собственный цех напали, между прочим. Выходит, он во всем виноват?

– И он тоже.

– Возвращаясь к цензуре, питчинги Минкульта – тоже часть этого механизма?

– Конечно. У меня же закрыли чисто по идеологическим соображениям два проекта, на которые рассчитывал «Ленфильм», – продолжение «Окна в Париж» и «Радость любви к Джойсу». Директор киностудии Эдуард Пичугин, председатель общественного совета Светлана Кармалита и весь общественный совет, поддерживая мои проекты, исходили из того, что наш президент публично объявил о решении возрождать «Ленфильм». Но до чиновников это как-то не дошло. Я обвинял в этом Путина, но потом выяснилось, что он мог и не знать, что происходит. И так сплошь и рядом: президент приезжает в какой-нибудь образцово-показательный университет – чистый, технически обеспеченный, с музыкой, – и спрашивает у своих помощников: «Что, у нас все такие учебные заведения?» «Все», — отвечают ему. Это я узнал от тех, кто становился свидетелями подобных разговоров. Так было и с «Ленфильмом».

– Это вы хотите сказать, что «царь хороший — бояре плохие»?

– Нет, я хочу сказать, что истинное положение дел «царя» не интересует. Он даже не вникает, потому что занимается другими вещами – войной, международными отношениями.

– Иными словами, его не интересует тема культуры.

– Абсолютно. Он сказал, что «надо поднимать «Ленфильм», и забыл про это.

– О чем это говорит?

– Это говорит о том, что главные проблемы наши — не внешние, а внутренние. Мединский, выполняя наказ своего президента, должен был дать зеленую улицу проектам «Ленфильма». Но его идеологическая непримиримость к моему творчеству так сильна, что он не стал этого делать. Вероятно, когда он говорил «Рашка-говняшка», он имел в виду и мои фильмы, то же «Окно в Париж». Этот фильм был снят в 1993 году – время для Петербурга страшное: не горели фонари, все люки были без крышек, и в них проваливались пешеходы, машины… Потому что крышки были проданы одним мерзавцем в Финляндию. Стояла страшная разруха, на улицу нельзя было выходить после десяти вечера! Показанный в фильме эпизод с разбитой будкой произошел в реальной жизни: эту ситуацию увидела моя жена, гулявшая с собакой ночью на улице (без собаки было вообще опасно появляться). Вот эта непричесанность дает Мединскому основание называть такое кино «Рашка-говняшка». Он хочет видеть нечто благополучное и говорит, что история и искусство должны служить общественным интересам — как он их понимает.

– А вы как понимаете общественные интересы?

– Общественные интересы я вижу в том, чтобы восстановить значение принципиальных понятий, необходимых человеку для выживания. Во-первых, не желать другому того, чего не желаешь себе – это поможет уравнивать в правах общество. Во-вторых, расширить круг культурных людей, которые руководствуются не какими-то низкими интересами, а интеллектуальным развитием, творчеством — для чего, собственно, и создан человек. Ведь для чего человек существует? Уж конечно, не для наживы, не для того, чтобы пестовать свое стяжательство и покупать острова с виллами. Что от этой жадности избавляет? Культура. Когда нет культуры, деньги становятся главным, и происходят страшные вещи. Тогда мать выкидывают на улицу из-за того, что угол, где она живет, можно сдать. Тогда можно продать оружие врагу, потому что за это платят доллары, а самих солдат отдать в рабство, как это происходило в Чечне. Если деньги главное — все остальное становится не главным. Ведь в чем, собственно, сегодняшняя политика нашего государства и чиновников, в том числе и Мединского? Они говорят о патриотизме, хотят вложить в это деньги, воспитать новое поколение в патриотических традициях, чтобы оно помогало им продолжать их благополучную жизнь, обучая детей за рубежом, получая гешефты и жируя до тех пор, пока их не разоблачат. Но ведь на самом деле, если есть такое неравенство, которое заметно каждому, воспитать патриотизм не получится. Потому что нет причины для того, чтобы отдавать свою жизнь за родину, которая так несправедлива.

– В своей автобиографической книге “Люди, гАды, жизнь” вы называете Фонд кино «сборищем стяжателей, присвоивших себе право распределять бюджетные деньги на производство фильмов». Кто, по-вашему, должен контролировать этот процесс?

– Совет из профессионалов, которым этот процесс можно доверить. Вообще, конечно, вопрос сложный. В России он всегда определяется главой государства. Когда есть благородный и образованный царь, конституционно-образованная монархия, – тогда можно рассчитывать на то, что он приструнит чиновников.

– А без царя никак?

– У нас нет такой традиции. У нас ведь самодержавное общество. Демократия должна возникнуть для начала в голове. А её нет. Все рабы. Видите, что происходит: как только у нас возникают элементы демократии, люди начинают моментально делить все, что можно, чтобы кто-то стал начальником, а остальные – подчиненными, следовательно, «дураками» – для него. Модель не изменилась со времен Петра I. Но был, к примеру, Александр II, увы, убитый, который отменил крепостное право, который говорил чиновникам, что он, в отличие от них, читает «Колокол», издаваемый за границей, и поэтому знает о безобразиях, которые они творят у себя в губерниях, и наказывал виновных. А разве был бы открыт Гоголь, если бы Николай I, сидя в ложе на спектакле «Ревизор», не зааплодировал со словами: «Этот автор показал нам зеркало»? Что с тех пор изменилось? У нас «Ревизор» – вечная тема. Эта психология, воспитанная в народе, никуда не ушла. Ментальность гораздо более идеологична, чем любые выдуманные национальные идеи. Потемкинские деревни, боязнь начальства, стяжательство, вранье — все это никуда не делось. Сегодня это вранье, характерное для брежневского времени, возродилось с новой силой и захлестнуло как девятый вал. От него уже невозможно дышать. В былые времена вранье было заметно и понятно, потому что культура была выше — мы все-таки были самой читающей нацией. А сегодня этого не происходит, и люди верят Первому каналу. Так что от царя очень многое зависит.

– Но и от творческих людей, мыслителей, тоже.

– Помимо наших желаний, существуют некоторые «геологические» процессы, за которыми приходится наблюдать и использовать открывающиеся возможности. Я ведь стал известен благодаря перестройке. Если бы она не произошла «наверху», то не было бы ни моих фильмов, ни некоторых других произведений. Перестройка дала возможность мне, всегда стремившемуся говорить правду и смеяться над обществом, быть востребованным новой властью. Теперь остается ждать чего-то подобного. К сожалению, у меня на ожидание не очень много времени. Но если представится случай, и такое изменение произойдет, уж поверьте, я воспользуюсь и расскажу про сегодняшний день России так же отчаянно и сатирично, как это делал в былые времена.

Отсюда

Из интервью режиссера Александра Сокурова кинообозревателю «Независимой газеты» Наталии Григорьевой.

– Как быть с цензурой, о которой сейчас много говорят деятели культуры? Она действительно существует или это надуманная проблема?

– Конечно, есть. Я все время слышу разговоры о том, что нет цензуры и что если какое-то частное средство массовой информации не соглашается что-то печатать, то это право владельца. Путаница, глупость и игры с этой проблемой налицо. У меня, например, несколько моих интервью, которые я давал для российских газет, не разрешены к печати, даже в некоторых газетах, так сказать, демократического направления. Поэтому в прессе я вижу, что цензура есть. И по телевидению. Я в последнее время согласен давать интервью на телевидении только с условием, что это будет прямой эфир. Но прямого эфира нет, из того, что ты наговоришь на пленку, вырезают 2–3 секунды, а все остальное выбрасывается. Не потому, что малый хронометраж, а потому, что твои слова не принимает руководство канала. Сейчас я даже отказываюсь от эфиров на телеканале «Культура», где тоже, мне кажется, присутствует цензура. Этого не должно быть, это нарушение Конституции. Но такой скверный политический момент сейчас в России. Лет пять назад я на себе этого не чувствовал, я мог сказать все, что думаю, и это было опубликовано и показано. Сейчас, конечно, я по-прежнему могу сказать все что угодно, но это никто не опубликует.

– А в культуре, в частности в кино, эта проблема существует?

– Я не чувствую этого на себе, но я и не снимаю практически в России сейчас, в кино больше работаю за пределами страны. Но меня только тревожит, как плохо складывается история с фестивалем Виталия Манского «Артдокфест», где бывают очень серьезные, выдающиеся фильмы. Я люблю документальное кино, и, когда я узнаю, что у этого фестиваля есть трудности с размещением программы и вообще с проведением, я считаю, что это в корне неправильное поведение каких-то контролирующих организаций. Этого просто не должно быть, потому что уровень художественного качества фильмов, которые отбирает на фестиваль Манский, чрезвычайно высок. Я сам дважды участвовал в «Артдокфесте», и там всегда были фильмы очень достойные, лучше моих. Всю программу можно смотреть с большим интересом. И нынешняя ситуация с фестивалем – это очень конкретный пример и звоночек: так не должно быть.

Желание смотреть кино у публики в России огромное. Я не имею в виду Петербург и Москву – это своеобразные агломерации. Но когда ты в Омске бываешь, в Воронеже, Ярославле, Мурманске, то понимаешь, что внимание к русскому кино огромное у зрителей. Только вот посмотреть его трудно, в программах кинотеатров его нет. Надо строить кинотеатры для национального кино. Я в свое время уговаривал губернатора Ивановской области открыть зал российского кино хотя бы на 30 мест. Этот зал так и не открыли, насколько я знаю, и нигде такого рода кинотеатров нет. Мы даже не можем в Петербурге создать Синематеку – просветительский молодежный киноцентр, нам просто не позволяют это сделать.

Читать полностью здесь.

Русский поэт и филолог Ольга Седакова стала первым гостем интеллектуального клуба нобелевского лауреата по литературе белорусской писательницы Светланы Алексиевич. Дебютное заседание клуба прошло вечером 7 декабря в Минске. Темой выступления Ольги Седаковой стало «Зло» и отношение к нему в русской и европейской традициях. Из-за большого числа желающих посетить первое заседание клуба было решено ограничить количество мест в галерее, одновременно запустив видеотрансляцию для всех, кто не смог попасть в зал. На встречу в числе прочих пришли политик Александр Милинкевич, писатель Владимир Орлов, глава Белорусского ПЕН-Центра Андрей Хаданович, руководитель Центра белорусской драматургии Александр Марченко, представители ряда дипломатических миссий иностранных государств.

TUT.BY / Фото: Дмитрий Брушко

Издание TUT.BY приводит пять тезисов, раскрытых в лекции Седаковой.

Роль России — страдать

Историческая роль России — страна страданий. Такая же роль и у Беларуси. Страдания у нас, конечно, были чрезмерными. Но в этом мне видится некоторый выбор, решение для понимания себя. И это не с неба падает, это не природное бедствие. Это то горе, которое приносит чье-то действие. Кто-то что-то делает, чтобы люди страдали. Но кто приносит зло себе и другим?! Эта тема не решена в русской культуре. Если мы посмотрим на другие страны, то все они тоже переживали ужасные вещи. Но ни с Италией, ни с Германией, ни с Англией у нас не ассоциируется тема страдания. С Россией это всегда связывают. У русского человека есть такое свойство — плохо относиться к своим. У нас вообще не усвоены некоторые вещи, которые составляют гуманистическую социальность — пощада, уважение, внимание… Разработана этика войны, а понимания мира нет.

Нет худа без добра, но не наоборот

Бродский в своей автобиографии на английском языке переводит русскую пословицу «Нет худа без добра» как «Нет такого зла, внутри которого не было бы крупицы добра». Представление о том, что внутри зла есть кусочек добра, по его мнению, — это характерное русское понимание вещей. Но в нашей традиции часто не говорится о том, что внутри зла есть что-то хорошее. Идет как бы в утешение: случилось плохое, но рядом с этим можно найти что-то хорошее. И человека призывают поискать.

TUT.BY / Фото: Дмитрий Брушко

Оправдание зла

В европейской культуре всегда было четкое разграничение добра и зла, которое вызывало сопротивление русских мыслителей. Они критиковали юридизм, законничество и рационализм Запада. У нас все не так — мы должны чувствовать. У нас нельзя просто решить, где хорошо, а где плохо. Европейская традиция слишком моралистична. И многими ставилась в пример русская традиция. Она понималась не как беспринципность, а как широта и гибкость. Западных людей часто поражает наш артистизм прощения. Но у этого свойства (стирать злость) есть и своя теневая сторона — дружба со злом. Люди боятся даже себе сказать, где и что плохо. Один из аргументов — нельзя осуждать, потому что это грех. Но со мной скоро начнет что-то случаться, когда еще раз кто-нибудь приведет из Евангелие слова: «Кто не грешен, кинь в меня камень». Все так легко это цитируют, как будто могут сказать следующую фразу: «Иди и не греши больше».

Указывать на то, что плохо — это не значит грубить и хулиганить. Просто правила приличия соблюдать стоит. Когда ты пришел в гости и говоришь: «Спасибо, было вкусно» — а на самом деле было невкусно, это не ложь. Это любезность. Но правда не может убить и унизить человека. Хотя это всегда очень рискованная и индивидуальная история. Еще один аргумент в оправдание зла — говорить, что это было необходимо: «А что было делать?». Обычно это происходит в тех случаях, когда делать на самом деле есть что. Только не хочется, потому что другое поведение будет тебе лично неприятно. Но необходимость — это конструкция. И нужно указать, кому и зачем это было необходимо делать.

TUT.BY / Фото: Дмитрий Брушко

Пропала моральная интуиция

Один из факторов, который меня сводит с ума, — это взвешивание, когда говорят «с одной стороны, с другой стороны». Например: «Сталин уничтожил миллионы людей, но, с другой стороны, он построил индустрию». Когда эти вещи сравнивают на одних весах, мне кажется, что свет кончился. Представить, что кто-то в Германии скажет, что Гитлер убил много людей, но он прекрасные дороги построил, невозможно. Или про Муссолини никто не скажет в оправдание, что он издал всю старинную итальянскую музыку. У дурного у нас много добровольных заступников, происходит обожествление зла и жестокости. Например, начинают открывать памятники самым злостным людям. Хотя их можно было бы причислить к преступникам. У нас за последние годы развивается культ зла. Поклоняться Ивану Грозному не будут нигде, кроме России. Это наша специфика. Нам присуща идея невозможности хорошего вообще. Но это лишь нежелание понимать, что есть зло, когда говорят: «А ты видела лучше?». Это ошибочно, так нарушается моральная ориентация. От постоянного взвешивания получается знаменитое русское слово «ничего».

Каяться за других — неправдиво

Советское прошлое лишило русского человека покаяния. Их этому не научили. Один из подарков, который дала советская власть, — это то, что ты всегда прав. Не ты решал — тебя учили. Людям, которые приходили в церковь после двух поколений безбожников, было сложно понять, в чем им лично нужно просить прощение. Я против того, чтобы каяться за других. Это неправдиво. И тот, кто родился после всех откровенных злодейств, не должен за это каяться. А за другое — нужно. Например, за клевету, которую он слушает и не возражает против нее. Зло опредметить невозможно. Оно есть отсутствие добра или нарушение добра.

TUT.BY / Фото: Дмитрий Брушко

На открытии клуба Алексиевич призналась, что мечтала когда-нибудь собрать «круг людей, с которыми можно было бы говорить — не декларировать бесконечно внутри и вовне вечные разговоры о власти, а смотреть на вещи гораздо глубже». «Как-то у меня на кухне собрались три красивые женщины, и через пять минут мы уже говорили о наших представителях власти. Я тогда подумала, что это ненормально, когда говорят не о главном в жизни, а главное — оно глубоко, оно в нашей культуре. Политика и то, как мы живем — это наверху. А причина тому в глубокой культурной колее, из которой мы не можем выскочить. Наивно думать, что придут другие люди и все станет по-другому, мы станем другими», — сказала нобелевский лауреат.

В планах писательницы пригласить на заседание клуба Александра Сокурова, Ирину Хакамаду, Дениса Драгунского, Григория Явлинского и других политиков, писателей, ученых и интеллектуалов. «Главное, чтобы перед нами была личность, которая позволяет нам расширить зрачок, немного шире посмотреть на проблемы, стоящие перед нами, — сказала Алексиевич. — Я рада, что сегодня такой разговор начала Оля Седакова, которую я люблю за то, что в ней есть все, что нужно человеку пишущему, есть какая-то человеческая чистота».

Previous Entry | Next Entry